Однако Скорцени не спешил воспользоваться его приглашением. Тем более что сообщение Кранке сразу же породило массу вопросов, которые высшему по чину благоразумнее было задавать стоя.

– Я понимаю, господин бригаденфюрер, что это не столь важно. Но все же. Вы не в курсе, Власов сам попросился на прием? Или, как я уже предположил, был вызван?

– Это действительно не имеет особого значения, – откинулся в кресле адъютант. – Но могу сообщить: рейхсфюрер приказал мне срочно выловить этого красного. – Поморщившись, Кранке насмешливо взглянул на дверь кабинета. – «Разыскать и пригласить» – так было сказано. Поверьте, это оказалось непросто.

– Наверное, потому что искать вы его пытались в лагерях военнопленных?

– В каких еще лагерях, Скорцени?! – по-заговорщицки ухмыльнулся бригаденфюрер. – Этот русский генерал давно забыл, что такое лагерь и похлебка военнопленного.

– Вот видите, как давно я не интересовался этим проходимцем, – нашелся Скорцени.

– Пришлось даже прибегнуть к помощи другого русского генерала, только уже белого – Краснова. Хорошо еще, что мы с ним давно знакомы. Если говорить о русских, штурмбаннфюрер, то я вообще в принципе им не доверяю, – вскинул Кранке свой отвисший, раскачивающийся из стороны в сторону, словно опустевший бурдюк, подбородок. – Каким бы образом они ни очутились в Германии.

– Я и не представляю себе иного отношения к ним.

– Но все же нужно отдать должное этому «беляку»: в отличие от Власова, генерал Петр Краснов сражался против большевиков еще в их, русскую, гражданскую. И сражается сейчас. Словом, с помощью Краснова мне удалось разыскать Власова в загородном доме, принадлежащем теперь племяннику генерала, полковнику Семену Краснову [4] . Тоже в прошлом офицеру белой армии.

– Да вы, оказывается, прекрасно осведомлены в делах русских, господин бригаденфюрер! Подготовка, достойная истинного разведчика.

Кранке что-то ответил, однако Скорцени просто-напросто не расслышал его слов. Извинившись, он опустился в кресло в конце приемной и тотчас же углубился в размышления. А подумать было над чем. Вызов генерал-лейтенанта Власова пришелся на то же время, на которое был приглашен он. Случайность? Даже если случайность, то в умовыводах офицера службы безопасности ее следовало исключить. Слишком уж непрофессионально это выглядело сводить такое стечение обстоятельств к случайности, не пытаясь извлечь из него никакой версии.

А версия могла быть только одна: русского генерала Гиммлер вызвал в связи с игрой, затеянной недавно некоторыми чинами СС и СД с русским генералом-перебежчиком, чье положение на задворках высшего света рейха, как и его дальнейшая судьба, вызывают сейчас немало споров и всяческих служебных разногласий. И чем сложнее становилось положение на Восточном фронте, тем разительнее и принципиальнее становились эти разногласия.

Скорцени знал, что в беседах с фюрером Гиммлер уже несколько раз мужественно пытался обсуждать вопросы использования русского генерала для формирования по-настоящему боеспособных частей Русской освободительной армии. Но каждый раз взгляды их на роль и положение Власова в рейхе, как и на роль возглавляемого им «нового», в отличие от «белогвардейского», Русского освободительного движения, расходились. Другое дело, что расхождения эти благоразумно затушевывались. Прежде всего самим Гиммлером.

И все же вопреки упорству Гитлера рейхсфюрер СС склонен был поддерживать идею начальника генерального штаба вермахта генерал-полковника Гальдера. Конечно, отношения с фюрером у начальника Генштаба были крайне осложнены разногласиями по поводу Киевской операции, поскольку в свое время Гальдер решительно выступал против смещения центра военных действий на юг, требуя сконцентрировать наступательную мощь вермахта на московском направлении [5] .

Но даже в этой ситуации генерал-полковник первым попытался убедить вождя рейха, что Власова следует использовать не как пленного, а как союзника, способного сформировать и возглавить русские воинские части.

Поначалу это вызвало неудовольствие не только у фюрера, но и у Геринга, Бормана, не говоря уже о министре по делам восточных территорий Розенберге. Они все взбунтовались тогда против начальника Генштаба, усматривая в его намерениях чуть ли не предательство интересов рейха.

Гальдер, похоже, первым оценил шансы, которые открывались перед немецкой пропагандой в связи с появлением в Германии Власова. Как только бывший командующий 2-й ударной армией русских заявил, что «намерен бороться против коммунистов, за восстановление Русского государства и освобождение всех народов России», Гальдер немедленно позаботился, чтобы генерала перевели в Берлин и, пусть даже с содержанием в лагере, пристроили при верховном командовании вооруженных сил. Мало того, он позволил Власову создать свой собственный штаб, с помощью которого тот мог бы вести пропаганду среди советских пленных, эмигрантов и восточных рабочих.

Гальдер, конечно, отчаянный человек, поскольку лишь самоубийца, после очередной стычки с фюрером, мог решиться заявить: «Я буду противоречить Гитлеру до тех пор, пока он меня не уволит, так как разумными аргументами убедить его уже невозможно!» [6]

Когда эта фраза стала известна в Главном управлении имперской безопасности, кое-кому из его чинов казалось, что над генеральным штабом вот-вот разверзнется небо. Скорцени тогда еще не был сотрудником Главного управления, однако аборигены утверждали, что в его стенах уже даже был заготовлен ордер на арест генерал-полковника. Так что до сих пор никто не может понять, почему фюрер не решился хотя бы на то, чтобы отправить Гальдера в отставку.

Риск, которому подвергался начальник генштаба, был тем более велик, что сам Гиммлер в то время тоже и мысли не допускал о том, чтобы рассматривать Власова в качестве союзника, да еще и доверять ему формирование каких-либо воинских частей. Для рейхсфюрера он по-прежнему оставался ничтожным русским, человеком низшей расы, а посему иначе как «русской свиньей» и «генералом-предателем» Власова он в то время не называл. А когда Гальдер неосмотрительно предложил ему хоть на пару минут встретиться с Власовым, Гиммлер плеснул на него свинцом своих очков и презрительно спросил: «С этой русской свиньей? И вы, генерал, предлагаете это мне?!»

…Но так было раньше. С тех пор ситуация изменилась. В мире, на фронтах, в Берлине… Теперь, когда из союзников, способных хоть в какой-то степени противостоять русским, у Германии осталась только Венгрия, самое время было вспомнить о «русской свинье» и «генерале-предателе». Покаяться в своих прегрешениях перед ним и основательно вспомнить.

До покаяния дело, естественно, не дошло. И все же… Если русские умеют драться по ту сторону фронта, то почему бы не испытать их на храбрость и умение по эту? А время для Германии такое, что приходится радоваться каждой новой сотне штыков. Независимо от того, в чьих они руках. Лишь бы направлены были на Восток. Тем более что еще в сорок втором году Гальдер учредил для Власова специальное звание – генерал добровольческих соединений.

Правда, никто до сих пор так и не понял: то ли это действительно был какой-то новый, никем в ставке фюрера не утвержденный, чин; то ли какая-то странная должность. Но… учредил. И Власов извлекал из этого признания все, что мог.

Задумавшись, Скорцени не обратил особого внимания на то, что, вызванный звонком, адъютант Гиммлера исчез за дверью кабинета и, пробыв там несколько мгновений, снова появился.

– Рейхсфюрер СС просит вас зайти, штурмбаннфюрер.

«Значит, все-таки Власов… – неспешно поднялся Скорцени. – Жаль, что, увлекшись воспоминаниями о Гальдере, ты не прокрутил в памяти последние события, связанные с теперь уже милой душе Гиммлера «русской свиньей».

3

Гитлер с трудом дочитал до конца письмо Евы Браун, поморщился и устало отложил его в сторону. Только слова самой искренней нежности, из тех, которыми Ева обычно завершала свои письма, заставили фюрера сдержаться, чтобы не отшвырнуть его.