Раскуривая сигарету, Штубер неспешно пошел «тропой», проложенной Стефаном Штурмом, – под таким именем прибыл в Будапешт «вождь Великой Африки» Виммер-Ламквет [95] , а также Ханске. Нет, его прогулка никого не заинтересовала и не насторожила.

Тем временем Ланцирг уже с нетерпением поджидал его.

– Налево. Комнатушка уборщиков помещения, – прошептал он, как только Штубер, все так же не спеша, незаметно осматриваясь, вошел внутрь. – Те двое уже там. Сейчас закрою.

– Не надо. Дверь оставь открытой, – упредил его Штубер.

– Зачем? Это не предусмотрено.

– Приказ, – настоял гауптштурмфюрер, как старший группы захвата. – Этот выход еще может понадобиться.

– Не исключено, – сдался Ланцирг, помня, насколько Скорцени и Штубер дружны.

– И не вздумай прозевать появление Хорти.

– Кстати, рядом, в одном из кабинетов, томится канцелярской скукой мой знакомый, некий Мошкович, – намекнул Ланцирг.

– И что?

– Из окна его кабинета ситуация вырисовывается яснее. Рискнем?

Высокий, худощавый, в сером мешковатом костюме, Ланцирг и сам был похож на мелкого конторского служащего. Никому и в голову не могло бы прийти, что этот человек сумел повоевать в шести странах, получить три ранения и пять раз побывать в тылу врага.

Штубер вспомнил об этом не случайно. Только вчера, на досуге, об этом человеке ему, почти с восторгом, рассказывал Виммер-Ламквет. А уж он-то слыл крайне скупым на похвалу.

– Стать гостем твоего Мошковича, конечно, предпочтительнее. Но ведь еврей же.

– Побойтесь бога, Штубер! Вы же в Венгрии, и вокруг вас – сотни тысяч евреев.

– Все еще?!

– Пора становиться нацитерпимым, друг мой, коммандос.

– «Нацитерпимым» – хорошо сказано. Как бы там ни было, а я не люблю сидеть в кладовках, да к тому же с видом на Дунай.

– Сейчас прощупаю. Чтобы не влипнуть.

Спустя несколько минут, Ланцирг вернулся и провел Штубера в кабинет Мошковича.

– Так это же совсем иной пейзаж! – удовлетворенно глянул Штубер в окно, не обращая внимания на старого, совершенно облысевшего служащего, с ярко выраженными еврейскими чертами лица. – Сам не прочь бы поработать в таком кабинете.

– Сразу же хочу предупредить, – насторожился служащий, – что вакансий здесь нет и в ближайшее время не предвидится.

– Вы заявляете это с такой уверенностью?

– А кто еще может заявить об этом с такой уверенностью? – оскорбился служащий, грассируя на своем немецком идише.

– Да знаю я в этом городе одного такого, – загадочно улыбнулся Штубер. – Великолепный специалист по вакансиям. – И едва сдержался, чтобы не уточнить: «по еврейским вакансиям».

Из окна хорошо просматривалась почти вся площадь перед конторой и последние кварталы двух подступающих к ней улиц. В конце одной из них Штубер заметил крытый брезентом грузовик, предусмотрительно подогнанный Скорцени для того, чтобы в него можно было поместить раненых и убитых в перестрелке.

«Воистину убийственная предусмотрительность», – скаламбурил барон фон Штубер. Но что поделаешь, они не имели права оставлять после себя никаких следов, никаких улик.

– Главное, что Скорцени позаботился о нашем катафалке, – повел подбородком в сторону этой мрачной армейской машины Ланцирг.

– Надеюсь, Господь ниспошлет мне сегодня что-нибудь достойнее этого армейского катафалка, – загадал свою судьбу гауптштурмфюрер Штубер, но тут же вспомнил, что Ланцирг в открытую назвал имя обер-диверсанта рейха. Толкнув коллегу в бок, он кивнул в сторону Мошковича, однако Ланцирг лишь снисходительно ухмыльнулся.

– Он уже обо всем догадался, – достаточно громко, чтобы мог слышать сам Мошкович, произнес Ланцирг. – Молчание – в обмен за право выезда в Палестину через Турцию [96] .

– В таком случае будем считать, что в вашем лице господин Мошкович уже подготовил себе достойную канцеляристскую замену. Кстати, может, и нам уже пора подумать о путях «стамбульского эсэс-исхода» из Европы? Как-никак, турки нам не враги. Думайте, Ланцирг, думайте.

– Если бы я не думал об этом, то с чего вдруг завязывал бы столь трогательные отношения со служащим дунайской пароходной компании Венгрии, который как раз и представляет здесь известные сионистские круги Палестины? – вполголоса, хотя и не особенно таясь, проворчал коммандос Ланцирг.

33

Борнемисца – сорокалетний, полнеющий, с отчетливо наметившейся лысиной, перепахивающей большую черноволосую голову, мужчина встретил «майора Дравича» и его «адъютанта» с любезной улыбкой, усадил за стол и сразу же велел секретарше принести чаю с коньяком.

«А ведь этого провинциального мерзавца придется брать вместе с Хорти, – внимательно проследил за его знаками гостеприимства Розданов. – Обрати внимание, как он старается подготовить благоприятную почву для переговоров!»

В чем его-то выгода, терялся в догадках поручик. Если бы речь шла о переговорах с англичанами или американцами, – его старания еще можно было бы как-то объяснять. Но ведь речь идет о растерзанной гражданской войной, межнациональной враждой и оккупацией Югославии, будущее которой еще более мрачное и призрачное, нежели будущее Венгрии.

Так чего Борнемисца, Хорти и их сторонники добиваются, решаясь на переговоры с представителями югославских коммунистов, на что рассчитывают? В частности, владелец пароходной компании «Феликс Борнемисца»? Уцелеть, когда к власти в Будапеште придут прорусские или проюгославские коммунисты? Так ведь конфискуют всю твою контору к чертовой матери. И расстреляют, «как врага трудового народа». Или отправят в Сибирь.

Но даже эти погребальные перспективы могут открыться со временем, а пока что в Будапеште господствуют германцы. И вздернуть тебя – пять минуть развлечения. Впрочем, русские уже тоже пришли. Честь имею кланяться.

– Господин Хорти сейчас появится, – проговорил владелец компании, указывая пальцем на оживший телефон.

– С нетерпением ждем.

Слава богу, Борнемисца не владел ни сербским, ни хорватским, а говорил на каком-то скверном немецком, сымитировать который было несложно. Особенно Розданову с его славянским акцентом.

– Да, да, дорогой Николас! – все с той же любезностью кричал Борнемисца в трубку. – Они уже у меня. Всего лишь небольшое дельце, связанное с дунайским судоходством. Мой девиз: «Война войной, а торговля торговлей». Половина кораблей потоплена. Нужно думать, как жить дальше. Что? Да-да, конечно. Никто, кроме меня. Жду.

«Все, что шло после слов „Они у меня”, уже выглядело жалкой попыткой хоть как-то сбить с толку подслушивающих, – подумал Розданов. – Хоть какая-то видимость конспирации, пусть даже слишком запоздалая и неуместная».

«Но стоило ли так стараться?» – с удовольствием вдыхал он запах французских духов, источаемый налитым, словно выточенным из твердой древесины, телом только что вошедшей тридцатилетней секретарши – пышногрудой и светловолосой, совершенно не похожей на венгерку, какими Розданов мог их себе представить.

«Ах, если бы не эта чертова конспирация!.. – водил он плененным носом, словно флюгером, вслед за движениями девичьих плеч. – Вот кого следовало бы похищать из конторы этой пароходной компании без пароходов!»

Расставляя чашки и рюмки – «на четыре персоны», сразу же обратил внимание Розданов, – секретарша слишком задержалась возле него, да к тому же почти прикасалась талией к его щеке. У Розданова, порядком соскучившегося по женским духам и духу женского тела, не хватало мужества отклонить голову.

– Спасибо, Эльжбетта, – Борнемисца продолжал говорить на немецком, чтобы гости могли понимать его. – Вы еще понадобитесь нам.

– Это уж несомненно, – не удержался Розданов, опьяненно поводя головой.

Секретарша отреагировала на предупреждение шефа на своем немыслимом венгерском, однако улыбка ее ни в каком переводе не нуждалась.