– Крест святой, – по-ребячьи всхлипнул агент-двойник.

– Тогда точнее… На кого тебе предлагали покушаться? – не поверил Гольвег. – Имя назови, имя!

– На германку, что живет в отеле «Берлин» и которая приехала вместе с доктором Вольфом. Как подозревают, на самом деле это штурмбаннфюрер Отто Скорцени. Но они в этом не были уверены. До конца не уверены, – жалостливо размазывал он кровь по лицу.

Эсэсовцы многозначительно переглянулись. Вопрос: «Верить или не верить?» отпадал сам собой.

– Понятно. Поначалу ты согласился, – устало плюхнулся Шторренн в стоящее напротив тахты кресло. – Но, услышав, что фрау прибыла со Скорцени, уписался от страха.

– Почти так оно и было, благодетель, – с огромным трудом заполз на тахту, словно побитый пес в будку, Сиретаи. – Что уж тут скрывать? Думал, что после отказа они сразу же прикокнут меня, чтобы избавиться от лишнего языка. Но они только припугнули и приказали молчать. Видит Бог: я и сейчас молчал, пока позволяло здоровье.

– Ну-ну, встряхни мозгами… Чего именно от тебя требовали? Чтобы ты убил эту германку или только припугнул ее? Тебе говорили, что ты обязательно должен убить ее? Только точно. Дословно.

– Об убийстве речь не шла. Требовали поиграть на нервах. Припугнуть, что ли. Но зачем им это понадобилось – понятия не имею.

– А вот теперь самый важный вопрос: кто именно предлагал тебе эту диверсионную халтуру? – ожил Гольвег, старавшийся не мешать их «философскому диалогу».

– Но только условие: вы не слышали от меня имени контр-разведчика.

– Естественно, – заверил Шторренн. – На кой черт облегчать им жизнь? Кстати, ты сразу же получишь наше задание и на какое-то время уедешь из Будапешта.

– Куда? – с надеждой ухватился за его предложение Сиретаи.

– Для начала, погуляешь в окрестностях Вены. Устраивает?

– Благодетель… Бла-го-де-тель! – почти взмолился на него Сиретаи. Как ни странно, этот человек действительно умел быть признательным своему покровителю и благодетелю. Или, по крайней мере, артистично разыгрывал свою, почти сиротскую, признательность.

– Мной занимался тот, кто обычно занимается в таких случаях платными агентами, – капитан Арпид Галаши.

– Это кто такой, Галаши? – переспросил Шторренн. – Имя почему-то незнакомое.

– Потому что держат его только для кладбищенских страстей. До контактов с гестапо пока не подпускают.

– Так, может, он и стрелял?

– Вряд ли. По-моему, тоже струсил. К тому же его ценят как работодателя, а не как палача.

– Недурно устроился, бездельник, – миролюбиво признал Гольвег.

– Значит, капитан Арпид Галаши? – воинственно улыбался Шторренн, нервно прохаживаясь по комнате. Кажется, мы с вами, Гольвег, не зря прожили эту бессонную ночь.

– В таком-то приятном обществе! – проворчал гауптштурмфюрер. – Слушай ты, недоносок от контрразведки, у тебя найдется что-нибудь выпить?

– Кажется, осталось полбутылки коньку.

– Вот до какого аристократизма ты дожил, подлец! – изумился Шторренн. – Лучшие коньяки Европы бутылками лакаешь, хотя еще недавно на стакан дешевого цыганского вина насобирать не мог. А ведь не отрабатываешь, неблагодарный, не отрабатываешь. Почему сразу же не доложил о предложении капитана Арпида Галаши? Почему уже через час не разыскал меня и не доложил?

– Потому что сразу же вычислили бы меня и убили.

– И правильно бы сделали, – спокойно подтвердил Шторренн.

Они налили себе по рюмочке, затем еще по одной и, так и не предложив хозяину квартиры выпить с ними, потребовали адрес капитана. Тот знал только телефон, но и этого показалось им вполне достаточно.

– Так эта фрау Вольф, что, действительно является женой Скорцени? – с огромным усилием доковылял вслед за ними до двери Сиретаи.

Эсэсовцы, не сговариваясь, дружно расхохотались.

– Хотел бы я быть сейчас там, где находится Скорцени. В обнимку со жгучей андалузийкой, – выплюнул Гольвег окурок.

– Эти кретины из венгерской службы безопасности, – поддержал его Шторренн, – не понимают, что если бы кто-то осмелился стрелять, пусть даже не в жену, а хотя бы в спутницу Скорцени, то этот мамонт разнес бы половину Будапешта. И не уехал бы отсюда, пока не передушил бы их всех поодиночке.

– Я всегда верил тому, что мне говорят, а не тому, чему верил, – благодарственно пробормотал Сиретаи, закрывая за ними дверь с такой миной на лице, словно закрывал себя в кладбищенском склепе после посещения его грабителями.

19

Сегодня Фройнштаг впервые за время знакомства со Скорцени сама попросила остаться у нее. Раньше она или великодушно соглашалась принять Отто, или же добивалась этого обычными женскими хитростями.

– Мне бы очень не хотелось быть убитой именно сейчас, Отто, – тихо проговорила она, обнимая Скорцени уже у самой двери и дотягиваясь рукой до выключателя. – Здесь, в Будапеште, где у нас вновь появилась возможность легально бывать вместе, это было бы крайне несправедливо.

– Смерть, насколько мне известно, вообще дама убийственно несправедливая.

– Признайтесь, что этой ночью никаких особых, спешных дел у вас не предвидится, – Лилия отпустила узел его галстука, расстегнула ворот и поцеловала в шею нежно, по-девичьи, как умела целовать только она.

Фройнштаг знала, что это – единственный поцелуй, который чувствует даже твердокожий и бесчувственный Скорцени. Остальных он попросту избегает. Да Отто они и не трогают.

– Кроме одного, совершенно пустякового дельца: изловить человека, пытавшегося совершить ту самую, убийственную, несправедливость.

– Стоит ли так горячиться? В любом случае он будет наказан, – нервно раздевала Скорцени, совершенно забыв о том, что они все еще стоят у самой двери. Нежности ей всегда хватало только для того, чтобы разжечь себя. Достигнув этого, Лилия умудрялась безбожно забывать о состоянии и чувствах партнера.

Скорцени молчаливо терпел все эти терзания, неуклюже пытаясь то обнять женщину за плечи, то погладить волосы. Но безволие и растерянность его лишь подогревали азарт Фройнштаг. Ей всегда приятно было осознавать беспомощность и покорность «самого страшного человека Европы», но сегодня это почему-то доставляло особое удовольствие.

Наконец, Скорцени сообразил, что ему следует делать то же самое, что делает Лилия. Раздевая друг друга, они азартно разбрасывали одежду по полу, медленно приближаясь к дивану.

Зазвонил телефон, однако Лилия не отреагировала на него. Усевшись на краешек дивана, она обхватила стоявшего перед ней Отто за талию и, уткнувшись лбом в низ его живота, согревала и возбуждала мужчину теплом своего дыхания и ласками.

Но телефон звонил все настойчивее, и Фройнштаг пожалела, что он находится слишком далеко, а то бы дотянулась и грохнула им о пол.

– Очевидно, кто-то из наших, – пришел ей на помощь Скорцени. – Подними, кажется, они там взбесились?

– У меня такое впечатление, что взбесился весь город. Тебе не кажется?

– Снимите трубку, – твердо приказал штурмбаннфюрер.

Фройнштаг прорычала нечто человеконенавистническое, вновь чувственно потерлась лбом о живот мужчины и устало, пошатываясь, словно пьяная, натыкаясь на стулья, побрела к столу.

– Слушаю, – прохрипела она с такой лютью, что всякий уважающий себя человек на том конце провода тотчас же отказался бы от разговора.

– Здравствуйте, фрау Вольф, – услышала в ответ далеко не робкий женский голос. – Узнаете?

– А вы потрудитесь представиться.

– Лучше было бы, если бы вы узнали меня по голосу, не называя имени. Думаю, это нетрудно, – внушал ей жесткий, почти мужской голос, вульгарная грубоватость которого усиливалась резким австрийским произношением, таким знакомым Фройнштаг по акценту Скорцени, а особенно – Кальтенбруннера.

– Так это вы, бар…?! – вспыхнула Лилия, но все же вовремя сдержалась, не раскрыла аристократического достоинства собеседницы. – С чего это вы вдруг прямо посреди ночи?

– Находите, что уже ночь?