– Я сказала: «Посреди ночи», – не собиралась Фройнштаг щадить самолюбие фон Шемберг, коль уж та осмелилась потревожить ее.

– Всего лишь хочу заверить вас, фрау Вольф: к тому, что произошло несколько часов назад у вашего отеля, мы, то есть я и наш общий знакомый, абсолютно никакого отношения не имеем.

– Тогда чего вдруг забеспокоились, если совершенно уверены, что не имеете?

– Для нас важно, чтобы вы тоже знали об этом. Но еще важнее – чтобы поверили.

– Тогда, может быть, объясните, из каких источников вам стало известно об этом инциденте?

Баронесса тяжело вздохнула, давая понять, что всякие телефонные объяснения явно не ко времени.

– Лично я узнала о нем сразу же. Буквально через несколько минут после… случившегося, – не решилась упомянуть о выстрелах. – Очевидно, следовало немедленно позвонить вам. Но, поверьте, я была в шоке. И потом, хотелось посоветоваться с нашим общим знакомым.

– И что же он?

– Пришел в ярость. Да-да, я не преувеличиваю. Вы даже не представляете себе, в какую ярость он пришел, узнав об этой подлости.

– Будапешт такой ярости не переживет, – иронично улыбнулась Фройнштаг.

Скорцени уже понял, кто ее собеседница, и подошел поближе. Он успел снять сапоги и брюки, и стоял теперь рядом с Лилией обнаженным, дожидаясь, когда она бросит трубку и вспомнит о нем.

– Напрасно вы так… – обиделась фон Шемберг. – Наш знакомый сразу понял, что этот акт нацелен не столько против вас, сколько против него самого. Против всех нас. Разве не ясно, что нас попросту хотят поссорить? Причем поссорить еще до того, как вы что-либо предпримете.

– Но вы так и не объяснили, из каких источников вам стало известно о случившемся, – напомнила Фройнштаг, и свободная рука ее принялась блуждать по телу мужчины, все приближаясь и приближаясь к самым сокровенным его местам.

– Вам прекрасно известно, что в то время у отеля находилась наша машина.

– Та самая, что вполне благородно сопровождала нас от вашего дома?

Прежде чем ответить, баронесса с кем-то вполголоса посоветовалась. Фройнштаг показалось, что рядом с ней находится сам Салаши.

– Именно сопровождала. На всякий случай. И очень жаль, что томившиеся в ней парни не сумели вовремя вмешаться. Впрочем, им не очень-то положено было вмешиваться. Главная их задача заключалась в том, чтобы не раскрыться.

– То есть хотите заверить, что убийца прибыл не на вашей машине?

– Это исключено, фрау Вольф. Ваш супруг должен понять, что это совершенно исключено.

«Скорцени испугались! – мстительно осклабилась Фройнштаг. – Мести его забоялись! Так оно и должно быть! „Пусть ненавидят, лишь бы боялись!” – девиз римских императоров».

– Как видите, до сих пор ни один из ваших людей не исчез.

– Мы рады этому.

– Вас тоже не тронули. Из этого следует, что мы хотим бить наверняка. Без излишней горячности и мстительности.

Скорцени одобрительно потрепал Фройнштаг по плечу. Она с самого начала повела разговор так, как надо, но в последней фразе просто-таки превзошла все его ожидания.

– Нам следует думать о том, как строить свои дальнейшие отношения, – вкрадчиво напомнила Юлиана, пытаясь вернуть спутницу Скорцени в атмосферу их недавней встречи. Баронессе казалось, что тогда между ними установились достаточно доверительные отношения.

– Их тем легче будет налаживать, чем скорее все вы предпримете попытку выяснить, кто это решил поразвлечься таким дичайшим образом у отеля «Берлин». Нам нужны имена и адреса.

– Утром наши люди займутся этим.

– Нашими делами, милая баронесса, следует заниматься в основном по ночам, – назидательно и не без скабрезного подтекста напомнила ей Фройнштаг. – Так и скажите общему знакомому, что он зря теряет время.

Баронесса попыталась сказать что-то в оправдание Салаши, но Фройнштаг решила, что все, что фон Шемберг могла сказать, она уже сказала, а потому, не предупреждая и не прощаясь, положила трубку.

– Баронесса фон Шемберг? – спросил Скорцени, когда Лилия, наконец, вновь томно потянулась к нему и, обняв за шею, буквально прикипела всем телом.

– Они расстреливают меня, где только могут: на улице, в постели… Ждут, пока рассвирепею. Объясните им, штурмбаннфюрер, что они еще не знают, каковой я бываю в стадии окончательного озверения.

– Знай они вас по-настоящему, они бы содрогнулись.

– И они еще содрогнутся.

– Итак, баронесса и ее консультант открестились от нападавшего, но признали, что слежку за вами вели все же их люди.

– Мы, «тупоголовые», додумались до этого и без их признания.

– Признание в любом случае важно, – задумчиво возразил Скорцени, совершенно забывая, что в эти минуты должен думать о самой женщине, а не о тех, кто покушался на нее. – Но одного из двух их парней мы все же прихватим. Для острастки. На всякий случай. Чтобы Салаши стал сговорчивее.

– Вы намерены встретиться с ним, штурмбаннфюрер?

– Чтобы он тут же возомнил себя фюрером Великой Венгрии? Пусть пока постоит под дверью, подождет, поволнуется, порассуждает о превратностях судеб всех его предшественников, причем не только в Венгрии. Или, может быть, я не прав?

– Вы, как всегда, божественно правы, мой Бонапарт!

20

Когда Скорцени прибыл в будапештское бюро гестапо, в одном из кабинетов ему показали основательно избитого, окровавленного парня лет двадцати пяти, в смоляных курчавых волосах которого, словно награда за мученическую жизнь, появилась пока еще неброская, но довольно основательная седина.

Взглянув на его усеянное кровоподтеками и синяками лицо, штурмбаннфюрер готов был поклясться, что седина эта появилась уже здесь, в «отельных номерах» гестапо.

Едва «первый диверсант рейха» уселся на стол напротив арестованного, как в ту же минуту гауптштурмфюрер Родль захватил венгра за волосы и запрокинул голову, предоставляя Скорцени возможность лицезреть…

– И давно он отмаливает грехи в вашем храме? – устало, с налетом безразличия, поинтересовался штурмбаннфюрер.

– Свеженький, пока еще, понятное дело. Долго он бы здесь не продержался.

– И что, уже усердно исповедуется?

– Кое-какие грешки по-прежнему скрывает.

– Так, может, ему все еще не объяснили, что скрывать и недоговаривать в принципе можно везде: дома, в церкви, на земном и Страшном суде, на исповеди перед самим Господом Богом… Но пытаться что-либо скрыть от гестапо, дьявол вас всех расстреляй!

– Такое еще никому не удавалось, – смиренно признал Родль. – Да это и немыслимо.

– И что же удалось установить? – обратился Скорцени теперь уже к стоявшему рядом с Родлем унтерштурмфюреру Шторренну, наряженному в штатские одежды. Он знал этого офицера, как одного из наиболее надежных и активных людей из команды начальника службы безопасности района Балкан и Италии Вильгельма Хёттля.

– Пока что немногое. Перед вами – Арпид Галаши, капитан, теперь уже бывший, как я полагаю, венгерской контрразведки. Арестован при очередной попытке войти в доверие к нашему подставному агенту с целью выяснить причину появления в Будапеште вашей группы. А главное, действительно ли человек, прибывший в Венгрию, является обер-диверсантом рейха Отто Скорцени, или же речь идет о некоем его двойнике.

– Что, существует даже такая версия?! – рассмеялся обер-диверсант. – Что-то новое, дьявол меня расстреляй.

– Судя по всему, местные мифотворцы из контрразведки и на этот раз постарались.

– А ну-ка, Родль, подставьте его рожу под юпитеры славы еще раз.

– Не откажу себе в удовольствии.

Гауптштурмфюрер вновь запрокинул голову венгерского контрразведчика и выжидающе уставился на шефа.

– У вас действительно гуляет легенда о том, будто вместо себя Скорцени посылает на операции двойников?

Капитан молчал.

– Он что, не понимает по-немецки? – удивленно поинтересовался «первый диверсант империи» у Шторренна.

– Не хуже, чем по-чешски, – щелкнул каблуками гестаповец. – Установлено абсолютно точно. Слушай ты, цыганский ублюдок! – ринулся он на венгра.